-Вывод?-хмуро спросил Невродов.
-Подняться из окопа. Да, вызовете огонь на себя, привлечете к себе внимание наших славных снайперов, да. Но и многие люди повернутся к вам лицом…
-Предлагаешь пройтись по лезвию ножа?
-Пройдемся вместе. Самое приятное место для прогулок, Валерий Александрович,-это лезвие ножа. Холодок опасности наполняет легкие, ваша непредсказуемость заставляет сторониться и друзей, и врагов, а вы идете себе, идете… Одинок, спокоен и улыбчив. А?

Кто знает, как мокра вода, как страшен холод лютый, тот не оставит никогда прохожих без приюта!

-Друг мой, если ваши мальчики вместо убийц хотят стать судьями, а девочки вместо проституток чиновницами, то не так уж и многое у вас поменялось. Ваш мир полон чудес, я люблю читать о них и порой завидую до скрипа зубов… но, может быть, я завидую зря. Пока ваши дети не захотят быть машинистами, столярами и электриками, завидовать не стоит.

Сестры посчитали, я искушаю мир. Ты же знаешь, нельзя вселять несбыточные надежды… Но я не прельщала раем живущих в аду! Только собрала молодых, ярых изгоев в стаю и повела за собой… Конечно же искушала солью знаний, но они жаждали этого! Я проповедовала здоровый образ жизни, строгость мужского и женского начала, силу, смелость, радость восприятия мира, и ничего более. Сейчас ты. получишь урок, пойдешь в мир и сам увидишь эту вселенскую жажду.

С теми, кто уходит-будь младшим, с теми, кто приходит-будь старшим!

Очень странно, но, сравнивая свою советскую, скудную, боязливую жизнь с нынешней, Михаил Дмитриевич, почти не сознаваясь себе в этом, приходил к выводу, что та, прежняя, была лучше, во всяком случаев справедливее и честнее. Бога не помнили, со свечками по храмам не стояли, а жили-то праведнее… Нет, это, конечно, не значит, что никто не лгал, не обманывал, не воровал. Ещё как! Но все это делалось словно бы вопреки и скрывалось, как дурная болезнь, от других и даже от себя. А теперь не жизнь, а какой-то публичный общенациональный конкурс на самый твёрдый шанкр!

Попробовал рассмеяться. Не вышло. Куда подевалось тенью сопровождавшее меня по жизни легкомыслие? Или несколько простодушное ребячество, которым было так привычно и удобно прикрывать любую хандру? Идешь ты, пляшешь…

Не можешь остановить волну — освой серфинг.

-Ну что, господа?-поинтересовался Потсдорф, перестав насвистывать песенку.-Нашли что-нибудь?Труп в чемодане? Или чемодан в трупе? А, знаю-чемодан и рядом труп нашего гонщика.
-Господи, что вы такое говорите!-с ужасом воскликнула Ангелика.-Как у вас язык повернулся такое сказать?
-А что я такого сказал? Я просто пошутил. Шутки у меня такие.
-Бинди Би предупреждает всех: у этого человека шутки всегда плоские и дурно пахнущие,-не поднимая головы от журнала сказала Бинди Би, и Потсдорф картинно ужаснулся, прижав руку к груди:
-Как, ты против меня?! Какой ужас.

В молодости все позитивное, любое событие, самая маленькая удача, самая обычная радость переживались ярко и живо, в то время как мелкие и даже крупные невзгоды легко забывались и вытеснялись, а уж бытовые неудобства вообще не считались достойными внимания. Сейчас, когда ей за пятьдесят, она утратила способность бурно и самозабвенно радоваться всему хорошему, положительные эмоции потускнели, посерели и заметно ослабели, зато каждая негативная деталь мгновенно превращалась в раскисшую от грязи дорогу, на которой тормозило и увязало мышление. «Так вот каков механизм превращения еще недавно приятного человека в старого ворчуна и брюзгу, — с ужасом подумала она. — Он замечает только недостатки и подолгу застревает на них… И я становлюсь такой же».

У каждого свой стиль в жизни. Иные плывут «по собачьему», но потому что ещё и виляют хвостом, всегда приплывают первыми.

Мрачность издалека напоминает величие духа.

— Там размельчали магические папирусы и принимали их с пивом, — говорит он. — Обливали водой покрытые иероглифами статуи, и сила знаков, как считалось, переходила в воду, которую выдавали больным как лекарство…
— Удивительно, почему эта технология до сих пор не востребована капиталистической медициной

Лейтенант Яновский рассеянно смотрел в окно машины, улыбался каким-то своим мыслям, покусывал молодую нежную травинку.
-Ты знаешь, Тимошин,-сказал он,-я ночью из-за шума спать не мог.
Оперативник удивленно взглянул на него:
-Какого шума? Тихо, по-моему, было…
Яновский засмеялся:
-Стареешь, друг! Слух слабеет. Сегодня ночью на деревьях почки лопались! Смотри, все листья распустились…
Тимошин сказал:
-А я сроду не слыхал, как почки лопаются. Вот ты скажи мне, почему листья всегда ночью распускаются?
Яновский пожал плечами:
-Природа-как сильные люди: щедра, но застенчива…

Вовлеченность в общее непреоборимое движение, приобщенность к великому делу, перед которым отступает все мелкое, корыстное,-вот что возвышает людей. Когда людские колеи сливаются вместе, то не колея уже получается-широкая дорога!

«Боги моих предков запрещают мне лишать любого из родственников возможности свернуть себе шею ради благого дела, будь у него такое желание.»

Распахнулась дверь, и влетела молодая девушка, довольно интересной, шикарной наружности, в бархатном малиновом кепи, в перчатках с широкими раструбами, по образцу кучерских. За поясом блестел маленький кинжал с золотою ручкой. При входе в комнату, она разразилась хохотом, так что все тут бывшие вздрогнули.
-Ха, ха, ха!-зарокотало по зале, имевшей сильный резонанс.
-Что случилось?-спросила пришедшую сконфуженная хозяйка.
-Вообразите, дамы,-отвечала та,-мы ехали с мамашей на тройке, я правила.
-По обыкновению.
-Одна из присяжных от моего бича лягнула ногой через постромку и пошла чесать. Сани немного на бок, мамаша струсила, вздумала выпрыгнуть, как русалка, и прямо в снежный сугроб, почти под ноги лошади. С нами только тринадцатилетний мальчик. Я не потеряла головы, остановила mes fiers coursiers (моих гордых коней, фр.), ввела буянку в постромочную дисциплину, усадила мать и, как видите, предстою перед вами.

— Оружие ничего не значит. Возможность убивать себе подобных вовсе не означает разумность.
— И когда же ты изменил свое мнение?
— После того как ты не позволил выгнать меня из пещеры. Только разумное существо способно на бескорыстный поступок.

Элегантность роскошности
изящнее
манерности помпензности.

Что он мог знать о том, как они здесь жили все эти годы, какое право имел судить их?